мать-и-мачеха, отец-и-отчим.

Черепаха шел через огромное поле поросшее мать-и-мачехой. Красные змеи постоянно кусали его за локти, панцирь и шею, но он не обращал на них никакого внимания. Он упорно шел к своей цели. Он хотел добраться до камня Вечной Ненависти, чтобы спросить его, как можно освободиться от груза, именуемого ненавистью. Я тщетно пытался остановить его. Я отговаривал его, говоря, что это не освободит его от чувства ненависти, так как оно живёт в каждом, независимо ни от чего. Черепаха говорил, что знает как выглядит его ненависть: «Моя ненависть похожа на огромного осьминога. Этот осьминог постоянно выпускает из себя чернила, защищаясь от внешнего мира. Он старается загрязнить мою душу, как можно больше. Я хочу убить его. Я ненавижу ненависть!»

Утром, едва постель Черепахи успела остыть, он объявил, что день настал, наскоро собрал свой рюкзак и ушёл. Я поспешил за ним. И так мы шли с ним до тех пор, пока Солнце не проехало на своей колесницы от востока к западу. Тогда перед нами предстало бескрайнее поле. Он уверенно пошел по нему, не смотря на жестокие укусы змей. Змеи пытались остановить его, они шептали ему, что дойдя до камня Ненависти, он только разочаруется еще больше. Он их не слушал. Я знал, что он не глуп, но иногда переубедить его – дело совершенно безуспешное. Что было дальше, я узнал позже из его дневника: «Глупо. Это было глупо. Когда я дошел, увидел только никчёмную глыбу. На ней было написано, что если уж я дошел, то смогу и отпустить свою ненависть. Всё это мудро более чем, но я жутко выбился из сил, и впал в состояние глубочайшей апатии. Это нельзя назвать освобождением, скорее отрешением. Это было отрешением от чрезмерно назойливых пестрых овец, от разболтанных заклёпок, от стерилизованных мозгов в коробочках из-под телевизора. Всё это ушло на задний план. Осталась только мысль о тосте. Да, о жареном вкусном тосте, который намазан маслом, остаётся только положить его в рот, и тщательно прожевать».

Я нашел его дневник на берегу реки. Где сам Черепаха, мне неизвестно и по сей день. Только иногда разнузданные соловьи распевают в его честь невероятные баллады, похожие больше на истории барона Мюнхгаузена.